Грек решительно сел к столу и за — полминуты набросал записку директору. Ои знал, что завтра к нему прибежит с жалобой завфермой, к нему, а может, и на него, повыше, что, наверно, и сам он будет искать замену Вале, и найти ее будет нелегко, что, похоже, пожалеет об этом, но иначе он поступить не мог.
— Ты ж там смотри,— ни к селу ни к городу грубовато сказал Грек. — В мире хватает всяких проходимцев, А ты девушка честная и чистая…
Она вспыхнула до кончиков ушей, кивнула и, забыв попрощаться, вышла за дверь. А Грек курил и тяжело расхаживал по кабинету. А потом, толкнув кулаком раму, налег грудью на подоконник, уставился в темноту. Он не видел ничего — просто чувствовал, что нужна минутная передышка.
На берегу шалели соловьи. Он послушал-послушал, выпрямился и отошел от окна с уверенностью, что поступил правильно.
Последней посетительницей в этот вечер оказалась Лида Куценко. Она не на шутку удивила Грека своим появлением. Он подумал, что Лида нарочно пришла так поздно, а может, пережидала на скамеечке первых посетителей, помрачнел, сказал с преувеличенной официальностьк.
— Сейчгс прием по личным делам.
— А я и пришла по личному делу,— то ли вправду непринужденно, то ли играя, молвила агрошжша, усевшись на стул и расправляя широкую, слишком песгрую юбку.
Он, как и при первой встрече, подумал, что одевается она не по возрасту, но не сказал этого вслух. Да и, в конце концов, это не имело значения, свои обязанности Лида исполняла, может, и не блестяще, но деловито, не проявляла инициативы, но лланов и сроков не нарушала и не потакала плохой работе, и это, по крайней мере пока, устраивало Грека.
— Какое же дело? — решив придерживаться того же официального тона, спросил Грек.
— Нету счастья. Разве это не личное?
Василь Федорович покрутил в лачьцах карандаш — собирался записать агрономову прособу,— положил его на стол.
— В такой мере личное, что, наверно, только от нас самих и зависит.
— А если не только от нас?
— Надо обращаться по инстанциям. Напиши заявление, рассмотрим на правлении,— отшутился Грек. — Зыпишем, сколько там тебе надо. Или заменим — картошкой, кормовой редькой…
— То-то и оно, что редькой. Все мы в таких случаях отделываемся шуткаыи — В ее голосе зазвенела тоска.
— А что тут скажешь? Если это вправду в нас? Есть или нету. Если есть, тогда мы об этом не думаем и не знаем, что оно есть… А нету… начинаем искать. Счастье — это, наверно, когда нас не тревожат вопросы о нем.
— И найти его невозможно?
— Не знаю.
— Почему же тогда говорят: подарил или подарила счастье?
— Это когда дарят взаимно.
— А украсть нельзя? — В ее голосе уже не было тоски, напротив, там звенело лукавство, насмешка.
И он уже не понимал, «то в ней настоящее.
— За краденое судят.
— Вот как. Ты судья суровый, я знаю.
— Как и всякий председатель.
— Да, да. Ты же и судья, и следователь, и судебный исполнитель. Я помню пшеницу и тех парией.
— Мне это не в радость.
Все перемешалось в их разговоре, и это вызывало в нем ргздражение.
— Ты за этим и пришла?
— Нет, просто заглянула на огонек. Была в вашем клубе… В первый раз. Там сегодня французский фильм. — Она поднялась. Подтянутая, полная достоинства, серьезлая. — Ты обещал рассказать про свою агрономическую систему. И показать на поля.
