она не пошла домой а спряталась в

И вот теперь хрдит по селу полуидиот Стасик и показывает ей язык. Показывает всем. Больше он не умеет ничего.

Она почти каждый день встречает его и всякий раз думает, что, наверно, не надо было ей тогда бежать, нести малыша в больницу. Она подолгу и как-то непривычно размышляет о долге и о воле одного человека над жизнью другого, о порывах сердца и о том, что ему надо доверять не всегда. В том, на что она отважилась сейчас, она полагалась на опыт и на любовь к Лине. Разве она не мать, а Лина не дочь ей? Еще когда-нибудь спасибо скажет. Это уже додумывала, сквозь слезы. Слезы жалости к Лине, радости, освобождения, слезы обиды за что-то свое, что в ту минуту тоже не забылось,— укор себе за Стасика.

— Ты врешь! — крикнула Лина.

— Чтоб я не дошла до дому, чтоб я не дожила до вечера… Чтоб я утонула в вонючем болоте.

— Ты вечно врешь. И не тонешь.

— Я тебе добра желаю, а ты мне приписываешь брехню,— обиделась Тося. — Тогда я… тогда ты мне не подруга.

Тося обиделась искренне. Лина видела по ее глазам. Но рана была нанесена ее рукой, и уже за. это она не прощала Тосю. А может, не за слова, а за злорадные искорки в глазах подруги, там поблескивало и сочувствие, но очень маленькое, и любопытство — бешеное, и радость — жестокая, вот отчего прыгали искорки в голубых глазах Тоси. По ее кругленькому с веснушчатым носиком лицу расплывалась обида, а глаза все равно излучали жестокое любопытство и холодное сочувствие. Она любила Лину и не была жестокой, но ее охватывала радость, что это случилось не с ней, а е Линой, которая всегда так высокомерно отклоняла мальчишеские ухаживания.

— Ты никогда и не была мне подругой,— сказала Лина презрительно и поднялась с лавочки (они сидели у Лининого двора).

Ее едва хватило на это презрение, на показное спокойствие, на гордый взгляд, который уже застилали слезы. Чтобы не расплакаться прямо здесь, перед Тосей, Лина торопливо повернулась и хлопнула калиткой.

Она не пошла домой, а спряталась в вишеннике, упала в траву и пролежала там до вечера. И боль и отчаянье сплавились вместе, только в первую минуту выжали несколько слезинок, а потом слезы встали тугим клубком в горле и давили и жгли огнем. А сквозь них пробивалось спасительное, обнадеживающее: «А может, это неправда? Может, Тося из зависти?» Но что-то правдивое в Тосиных словах есть, недаром она говорила так уверенно и убедительно. Ну, может, Валерий когда-то и постоял с Раей, пошутил. Так и она тоже позавчера каталась на Володином тракторе, еще и навела ему мазутом усы. Все правда, если… Если он остался в селе. Он взял отпуск и сказал ей, что ему надо ехать. Лина припомнила это прощание, оно было грустным и холодным. Валерий смотрел не на нее, а все куда-то вбок (словно ее не видел) и говорил какие-то пустые слова, будто тоже предназначенные не ей, а кому-то другому, не посвященному в их любовь. И не захотел, чтобы она пришла к полустанку, уехал крадучись.