В «Заре» он сидел гостем, собрание было откры — / тое, в маленький зал набилось людей, как в терем-теремок, и чадили самокрутками, ц орали с мест, царила суматоха, и молоденькйй секретарь лупил карандашом по щербатому графину без пробки, напрасно призывая к порядку, то и дело обращался к председателю, тогда тот поднимался и гудел басом: «Ти-хо!» А сам был маленький, худой, лицо острое, будто сплюснутое с обеих сторон, а от его баса звенели стекла и дрожал дымный воздух.
Василь Федорович слушал перебранку и споры, и в нем копилась злость — шли на готовенькое, еще и кобенились (знал, что такое отношение неправильно, но не мог перебороть себя),— вмешался, подал голос только раз, когда хмурый мужчина с тяжелым красным лицом сказал, что к ворбтнику пришивают пальто: намекал на то, что Широкая Печь, мол, значительно больше Сулака.
— Бывает, что воротник стоит намного дороже самого пальто,— а на языке вертелись еще более злые, а может, и справедливые слова: «Пальто драное, его перешивать надо, ставить, новый верх…»
Грека тоже попросили выступить, и говорил он коротко, сухо, что «Дружба» на дружбу не набивается (это почему-то понравилось), что это настоятельная потребность в первую очередь для Широкой Печи, но и для Сулака тоже (польстил через силу), что порядок хозяйствования здесь надо менять и укреплять дисциплину («Вот и теперь учинили на собрании галдеж»), а вступать в споры, где будет центр, где первым делом начнут строить комплекс, не захотел, сказал, что это решит объединенное правление и общее собрание.
Он говорил и все время видел перед собой Лиду: она сидела в первом ряду, внимательно слушала, и на ее лице блуждала то ли улыбка, то ли мечтательность какая, он подумал, что это каким-то образом касается его, и нахмурился.
Его фраза про пальто и воротник через несколько дней стала присловьем, ее обсуждали на все лады. Уже на другой день, когда он проходил в Заречье мимо магазина, который почему-то называли «Зеленым гаем», дорогу ему, словно бы нечаянно, заступил Тромба. Этой ленивой субботней вечерней порой возле «Зеленого гая» толпилось немало мужского люда. Почти все, кто хорошо помнил дорогу к Шевелиевому, а теперь Валериевому заведению, и еще с десяток других любителей рюмки и хмельной болтовни. Некоторые толкались просто так, без денег, надеясь глотнуть на дармовщинку, некоторые уже причастились, пожилые мужики по-молодому цепляли женщин и девчат, которые проходили мимо, обсуждали текущую сельскую «политику». Над забором виднелись голова и плечи Ковалика, казалось, он стоит, опершись на штакетины, на самом же деле Ковалик был без ног, ездил на коляске, его подняли и поставили на скамеечку по ту сторону огорожи. Из магазина вышли два лесника и примостились с пол-литром в стороне, продавщица вынесла им стакан, ополоснув его в ведре с водой. Мужики прячут свои стаканы по кустам возле магазина. Грек, не скрывая, осуждающе смотрит на всю компанию. За последние двенадцать лет в селе перестроили, казалось, все: коровники, Дом культуры, хаты, свадьбы, родины, звезднны и ничего не могли поделать с одним — с пьянством. Его корни — из глубины и гонят у «Зеленых гаев» молодую поросль.
