— Слухай, парень, слазь,— прозвучало снизу. — Я к тебе не полезу.
Валерий прислушался. Первой мыслью было: затаиться и молчать. Но, очевидно, его укрытие было обнаружено.
— Мне надо поговорить с тобой.
Тетерь Валерий узнал Грека. «Что ему надо? Чердака жалко?..»
Валерий спускался, и ему казалось, что лестница шатается из стороны в сторону, а перекладины вырываются из рук. Но пытался стоять прямо, держался за лестницу.
-— Выследили? — бессмысленно сказал, не здороваясь.
Дело шло к вечеру, деревья стлали под ноги длинные тени, мягкие, прохладные, и все вокруг было мягким, чистым, и хад был полон запахов и летнего изсбилия. Красное ожерелье клубники в междурядье и шелк травы,— вот упасть бы в нее, раскинуть руки и смеяться, и плакать, и кричать в небо, как в высокий колодец, о счастье жить на земле, любить.
Подступили слезы. И глухая ненависть к Греку. Почти вдвое старше его, Грек еще будет ходить по этим теням и рвать яолоки в саду, отведает их еще много раз, а он, наверно, не дождется и этого урожая.
— Давно тут сидишь?
Глумливая улыбка искривила губы Валерия. Долго ли он тут сидит? Он знает о Времени больше Грека. Время — твооец и разрушитель, оно безмерно. Иногда миг и Еечность — почти одно и то же. Да и вообще, что знает этот человек, кроме гречки и кукурузы,* тракторов и нетелей? А Валерий за короткое время прожил несколько жизней.
Он обогнал их всех, сущих в Сулаке, и хотя з£тал, что его мудрость слишком горька, что из нее не проклюнется ни один живой росгочек, в отличие от примитивных умствований Грека, который засеет целые поля,— почувствовал полное превосходство перед ’ ним.
— Просидел сто лет.
— Я понимаю тебя… — нахмурился Г рек. — Пытаюсь понять. Я говорил с врачами… Зря ты спрятался.
— А что они, врачи, могут?
— Ну, есть лекарства.
— Какие? От чего? Да все силы мира… Чингисхан когда-то требовал себе бессмертия от свслх полкоьодцев. Рубил им головы…
— Чем я могу тебя утешить? На мой взгляд, тоже несправедливо, что каждая новая человеческая волна смывает предыдущую. Для чего?
Вялерий подумал, что этот крутолобый председатели значительно тоньше, чем ему казалось.
— Давай я отвезу тебя.
Валерий отодвинулся, и Грек почувствовал, что сам он — только здоровый мужик да еще отец Лины, которая отказалась от этого больного парня пускай по наговору, пускай по воле самого парня, благородного и мужественного. Да, мужегтвечного, потому что не воет, не бьется головой о стену, даже не просит сочувствия, а что враждебен к нему, к Греку, так это справедливо. Ох, как ему хотелось сделать что-то хорошее этому мальчику, но мысли вязли в паутине, которой опутана молодая жизнь.
