Василь Федорович чаще, чем родным дочкам, приносил Лине обновы — ведь сирота. Фросина Федоровна это понимала, сама жалела Лину, ее сиротство; бывало, Лина начнет расспрашивать у нее о своих родителях, а Фросина Федоровна расплачется, обнимет ее, и заливаются слезами обе. И все-таки она не могла не заметить, что Лина хоть и уважает ее и даже поверяет свои тайны, но смотрит на своего дядьку-батьку как-то по-особому и пытается все больше отделаться шутками да колючками, вызывая нарекания со стороны Василя Федоровича. А потом они снова переглянутся с таким видом, словно владеют общей тайной, какую другим знать не дано, «не доросли», мол, как часто говорят сегодня по поводу и без повода.
— К тебе два раза заскакивал корреспондент из Киева. Такой настырный. Володька Огиенко приводил,— сказала жена.
— Женишок,— улыбнулся Грек.
— Уже не женишок,—вздохнула почему-то Фросина Федоровна. — Какой-то другой провожает… С усиками. Перебирает наша Лина, никак не выберет. По дядьке мерит кавалеров, еще чего доброго засидится в девках.
Фросина Федоровна скапала это по-житейски просто, а он покраснел, приятно стало, на самом деле почувствовал личную ответственность за воспитание Лины, большую, чем за родных детей; никогда не ждал от нее благодарности и не думал об этом, а теперь благодарностью ему становился ее сердечный выбор.
Хоть и просто сказала это Фросина Федоровна, прозвучало оно и как сожаление, послышалось в ее словах что — го похожее на грусть, на утрату… Это означало… что вот ищут таких, как Лина. А она в свое время не сумела этого использовать, и они, вот они с Греком, не сумели создать личного уюта. В молодости Федоровичи, как прозвали их на селе, перебесились как следует, любились и сражались друг с другом, даже перебили — немало посуды, не поступаясь ничем, жили и боролись одновременно. Правда,— сейчас Фросина могла в этом признчть-ся — зачинщицей по большей части была она, он все чаще уступал, но не признавая ее правоты и избегая ссор. Он был справедлив, искренен, но груб, и не было в нем многого, очень нужного в семейной жизни. Не умел и не знал, как сделать приятный жене подарок, не знал сотей мелочей, какие знают другие мужья, у которых (отмечала она с радостью) часто только и хватает умения преподнести эти мелочи, не умел жить для себя, а таким образом и !1ля нее.
И хотя она по большому счету тоже жила так, все ж таки принесла в семью нежность, радость праздников, подарков, выразив в Них ласку; впервые в жизни он получил подарок от нее — вышитую рубашку на день рождения, и впервые, Когда появилась в их доме Лина (Фросина Федоровна была тогда уже в положении), попросила его привезти из леса на Новый год елочку. Он с тех пор изменился, но не слишком.
Фросина Федоровна знала, что если бы ей привелось начинать жизнь от девичьего порога, снова пошла бы за него, хотя за другим, может быть, было бы и спокойней и теплее.
