Грек и Лида вышли вместе, думая друг о друге. Он сердился на нее, но не мог не отметить, что она внесла оживление в его жизнь. Женщина отнюдь не заурядная, из тех, которые могли б^ы стать парусом в жизни любого мужчины. Она здесь надолго не задержится, уедет, но из его мыслей уйдет не скоро, он теперь знает, что есть такие женщины, такой мир, растревоженный и больной.
В свою очередь Лиду обжег стыд за авторучку, но прощения она не попросила. Чувствовала усталость, раздражение, заворачивался еще один виток спирали, на котором она моглг бы освободиться, но не освобождалась, потому что человек не может прожить жизнь не так, как загадала собственная душа.
— Я так и не знаю,— протянул Грек ниточку к последнему разговору с Любкой,— поняла ты или не поняла нашу агрономическую систему? То есть приняла ли?
— Я плохо выполняю свои обязанности?
— Здесь нельзя обойтись только исполнением обязанностей.
— Хочешь сделать своей ^сообщницей?
— Хотел бы.
— Чтобы ответственность пополам?
— Не в том дело. Обязанности… они прежде всего перед собой.
— А не перед людьми? — спросила она полуиронически.
— Перед собой, потому что кругом обязан людям.
— Я этого не понимаю. И вообще… У меня что-то пропало: Я думала: найду здесь себя… Возрожусь. Возрожусь для себя. И жить буду для себя. Оказывается, я и этого не умею. Не люблю никого и себя не люблю… Тебе, наверно, смешно. Но ты не смейся.
Ему было неприятно ее раскаяние. Какое-то нарочитое. Чтобы покончить с этим — да и к конторе уже подходили,— спросил:
— Что ты говорила на правлении?
Она помолчала.
— Меня ни о чем не спрашивали,— ответила наконец.— А тебя это так волнует?
Носком своего большого сапога он ломал у тропинки сухой бурьян.
— Это, можно сказать, дело моей жизни. Моя позиция.
