— Пожалуйста. Хоть завтра. Расскажу все капитально.
— Отлично, завтра.
— Ты на транспорте? Может, вызвать мэшину?
— Спасибо. Меня Андрей Северинович дожидается. — Она поймала его удивленный взгляд и продолжила чуть игриьо, но так, словно ее эю и не касалось:— А что ж, женщина-агроном не живой человек? Будто ты не заглядываешься на молодых… Говорил! мне…
— Не знаю, что тебе говорили,— перебил он,— но мне гтыдно об этом слушать.
— Какой ты… праведник.
— Никогда не записывался в граведники. А теперь… уж дочка с парьями встречается. И другая на выданье. Что-то в этой болтовне есть… как бы тебе сказать, против естества, что ли.
— Не наоборот ли? Вон кое у кого внуки.
— Все может быть…
Он мылся за хатой пид бочкей-душем, смывал с себя пыль сулацких полей, казалось, смывал что-то и с души и не мог смыть. Нагревшаяся за день вода уже остыла, струйки кололи кожу, а он и не чувствовал Вспоминал, как Лида смотрела на него, рассказывая про Куриленко, что тот имеет на нее виды, а она: «Не люблю мелких мужиков, так я ему и сказала: маловат ты для меня»,— пытался отгадать, для чего она рассказала ему об этом. Черт ее разберет, подумал, дразнит, распаляет нарочно и старается уверить, что между нею и Куриленко ничего :шт. К чему эго ей? После стольких лет, когда все уже забылось, стало далеким, словно и не бывшим. Чепуха. Нелепость. Что-то вернулось, пробудилось? Или, может, ей нужна не любовь, а просто хочет увериться, что не все пропало, что он все-таки был с ней и дорога ее любви, которая начиналась так тревожно, нашла бы завершение? А может, ее привело желание увидеть, что она потеряла? Пережить еще раз давнее, забытое и либо успокоиться, либо расквитэться?
На другой день они ходили по полям, он ей и показывал и рассказывал, а потом сама по себе возникла вчерашняя тема. Сначала Лида сказала, что в мире много неразумных людей, которые все делают словно во врнд себе, то ли не понимая сеия, то ли не зная жизни, не умеют прозревать будущее, которое roTO.li и карает их, и, когда он спросил — о ком она, ответила:
— О себе. Любила тебя столько лет, ты меня прогонял, как надоед/, ивого щенка, а когда окликнул — растерялась. Вот и разбежались в разные стороны Скажи, почему так?
— Не знаю. В последний момент мы чего-то боимся. Наверно, чтобы не ошибиться. Мы этого не замечаем, оно в нас сидит.
— Сидит, чтобы потом жалеть.
— Ты жалела?
— Всю жизнь. Когда почувствовала неладное, когда была унижена, когда сама стала презирать… Надо же было иметь кого-то, какой-то эталон.
— Понимаю,— сказал он. — вроде бы выдумала. А потом… сопоставила эталон с оригиналом…— Слишком поздно спохватился, что лучше было бы не спрашивать.
— Не сопоставляла. Я… как бы… заново в тебя влюбилась. Там, на собрании. И по рассказам тебя представляла, и потом увидела. Как ты тогца не побоялся…
