— Дороги — они бесконечные,— промямлил неопределенно.
— А ты-то как в карельские леса попал? — допытывался полицай.
— Отца раскулачили… Ну, и меня отправили. Чтобы, значит, корня не осталось.
Это понравилось полицаю. Федор увидел по его глазам, они словно облили его вязкой теплотой, от которой Греку стало совсем муторно.
— Так-так, чтобы корня не осталось. А они, коренья, цепкие. Я вот тоже… Утекли с сестрой в двадцать девятом. А теперь вернулись в родные места. Ну, не всякий корень выстоял,— понурился полицай. — Вот и Балун… От дядьки Ивана известий нету… И тетка с девчатами уехала. Ни слуху ни духу… Так что некому поклоны передавать. Заходи к нам,— в его голосе Греку послышалось недоверие и даже угроза.
Радость, что волной облила душу: Валунов нету! — схлынула. Надо было бороться за свою жизнь. Как бы не промахнуться и дальше с Валунами? Ведь спросит полицай. И сразу же придумал расплывчатый, но такой, какому бы посочувствовал полицай, портрет: худой, истощенный, длинная борода и страдальческие глаза. И глубокий вечный кашель.
Этот портрет он и представил полицаевой матери, которая по приказу сына кормила гостя. Ел Грек фасолевую похлебку и гречневую кашу с салом, поджаренным на сковороде. Он глотал, не жуя, от запаха сала мутило, а полицаева мать вздыхала и утирала платочком слезы. В конце обеда полицай поднес ему полстакана самогона, настоянного на каких-то травах.
— Кашлял он и тут,— сказала старуха. — Это у него от курева. Бакун-табачок курил, и не корень, а самую листву.
— Много ты знаешь,—-отозвался полицай, который на другом конце стола, застеленного скатертью (там, где сел Грек, хозяйка ее отвернула), просматривал какие-то бумаги, доставая их из планшета. — Слышь, не от курения кашель, а глубокий. Берку-лезный.
Полицай расспрашивал Федора, откуда он, да кто у него дома, да что думает делать.
— За землю возьмусь, стосковался я по ней,— сказал Грек.
— Ну, это… дело,— молвил полицай, но Федор ощутил неодобрение. И не ошибся. — Только ту землю еще чистить и чистить надо. Еще на ней сорняку большевистского. Еще она… коммунизмом воняет.