Он снова незаметно глянул на первого секретаря. Улыбка осветила лицо Ратушного, а за нею крылось что-то более серьезное — одержимость, убежденность необычайная, и это вдруг, словно пучок лучей, прорвалось Дащенко в душу, он почувствовал себя перед этой улыбкой виноватым, ему самому искренне захотелось такой же глубины, такой же мечтательности, и одновременно он знал, что это не делается по желанию, а приходит само. А еще, соглашаясь с первым секретарем, он словно перенимал на себя какое-то высшее обязательство, словно соглашался, что не учел всего. Задумался и ощутил великую важность момента, уже не с практической точки зрения, а с этого, высшего, обязательства, ответственности перед будущим.
Он хотел спросить, давно ли возник у Ратушного этот проект, и еще что-то — осторожно-ироничное — про Грека, но в этот момент в верболозах несколько раз шарахнул топор, послышался треск и одно кудрявое деревце задрожало и повалилось. Его потащили, но оно зацепилось, и чьи-то сильные руки раскачивали его.
— Кому помешали вербочки? — встревожился Ратушный.
Они спустились с холма и зашли в лесок. На песчаной косе с четким — из щепок, травы, камыша — следом весеннего половодья возились четверо мужиков. Двое что-то мерили шнурком, двое рубили вербы.
— Что это вы собираетесь делать? — спросил, поздоровавшись, Ратушный.
— Расчищаем место под кухню,— сказал один из тех, что мерили берег.
— Какую кухню? — удивился Иван Иванович.
— Для пионерского лагеря. Нашего. «Дружбы». Вот там будут стоять палатки, вот там—несколько деревянных домиков для малышни…
— А не сырое ли место? — поинтересовался Ратушный.
— Нет. Песок — он сухой. А вода отступит еще дальше. Это пока временный лагерь, председатель говорит: через год построим настоящий.
Ну вот, Грек и тут его опередил. Это и радовало и почему-то немного печалило Ратушного. Но радовало сильней и тем, что еще кто-то жил на той же мысленной параллели и фантастические планы Ратушного получали подтверждение, пусть маленькое, но реальное. Об этом думал и Дащенко, возвращаясь к машине.
— Поехали к нему,— сказал Иван Иванович. — Куница сегодня докладывает, что Грек по комплексу ничего не делает. А может, и сгущает краски наш начальник сельхозуправления?
— Если жалуется, значит, правда,— сказал Дащенко.
— Мне кажется, вы недолюбливаете Грека? — осторожно спросил Иван Иванович.
— Да чего там. Просто он… — Борис Ларионович на секунду замялся, подбирая слова: — Много берет на себя.
— А вы бы хотели, чтобы сваливал на других? Есть и такие. Только и знают: «Надо согласовать». Грек — хозяин, у него свой взгляд на вещи.
— Есть государственный.
— Он согласует с ним.
Разговор угас, оставив многое недосказанным. И только позже, уже в машине, Ратушный сказал, но совсем иначе, уже как собственное твердое решение:
— Вам еще работать с ним. Побольше бы таких председателей. Правда, с ними хлопотно, но без них — серость, бескрылость и просто нужда. Крепкий он человек, честный коммунист. — А сам подумал: «Нашла коса на камень. Крутые оба». И, словно уловив (наверно-таки уловив) мысленное возражение Дащенко, добавил: — Я знаю; вы тоже не даете себе потачки. Себе и нельзя потакать. А человеческие характеры надо брать в расчет.
