Не доезжая до асфальтовой дороги, которая вела в село (эта дорога — его ’ маленькая, верней, немалая— гордость прокладывали за свой счет, своими руками), Грек внезапно крутанул руль и свернул на старую дорогу, на Урвихвостовскую греблю, по которой теперь ездили только на телегах. Машину затрясло, сзади что-то забренчало, зазвенело, но он не сбавлял скорости и вот так, поднимая тучи снеговой пыли, влетел в село.
Во дворе под фонарем Василя Федоровича уже ждала Зинка — его младшая, шестиклассница Чертова привычка, к которой сам и приучил — говорить правду,— была ему сегодня как дым в глаза: дуя на замерзшие пальчики и отводя глазенки в сторону, младшая поведала, что получила двойку. За ту самую задачу, которую решали они вдвоем. Он рявкнул на Зину, та заревела и пошла в дом. Терпенье его лопнуло, он плюнул в сердцах, ворвался в сени, там было темно и опрокинул ведро с молоком. Рванул на себя избяные двери и влетел как на пожар. Влетел — и не мог сказать, ради чего торопился и что теперь делать.
Фросина Федоровна сидела перед зеркалом,укладывала волосы.
— Только и знаете… мазаться, размалевываться… Не хата, а модный салон. Лампочку не могут зажечь в сенях.
Жена оглянулась и пожала плечами. Это означало удивление и укор одновременно. Когда это она рассиживаться перед зеркалом? Разве есть у нее время на зеркала и косметику? Разве он забыл, что нынче они идут в гости?
— Тищенко уж два раза звонил,— сказала жена.— Говорит, все собрались…
В тот же момент затрезвонил телефон. Голубой пластмассовый .аппарат звенел тонко, мелодично, настырно.
— Небось снова он,— кивнула Фросина, не поворачивая головы.
— И какого… ему черта… Взяли моду.
Он схватил трубку, потянул за шнур, и аппарат соскользнул с полированной тумбочки, загремел по полу. В трубке все затихло. Грек присел на корточки, постучал по рычагу пальцем, но трубка молчала.
— Ну вот… Теперь звонить не будут. Оставят в покое. А что, разве я не имею права на отдых? Не имею, да? — порывался он с вопросами неизвестно к кому, и Фросина Федоровна снова удивленно посмотрела на него.
— Ты свою служебную злость оставляй там,— махнула она рукой,— в .конторе. Домой не носи.
— А ты оставляешь? — вскипел он. — Тебя не тащат каждый вечер по вызовам?
— Это другое дело,— ответила жена.
— И никуда я сегодня не пойду,— гремел Василь Федорович. — В конце концов могу я хоть раз в жизни побыть дома, лечь по-человечески в постель, почитать.
Грек отправился на кухню налил из графинчика фужер водки, выпил, закусил тем же мясом, что и в обед (борщ разогревать не захотелось), и потопал сапожищами в спальню, забыв переобуться в домашние тапочки. Вернулся, сгреб со стола газеты и журналы, включил настольную лампу и улегся — в постель.
