— Глупые будут болтать глупости, умные — умное. Когда-то. может, я тоже осудил бы тебя,— откровенностью на откровенность ответил Грек.
— А теперь? Что изменилось?
— Не знаю. Раньше я иначе смотрел на все.
— Теперь смотришь проще?
— Наоборот. Кажется, начал кое-что понимать. Человеческие миры .. они невидимы.
— Так, значит, ты меня не осуждаешь?
— Осудить?.. Это не трудно. А ты себя осуждаешь?
— Я — нет,— сказала она с вызовом.
— Совесть велит делать человеку так или этак. Судить себя или оправдывать. Я говорю про честных. Нечестные знают, что совесть у них нечиста, и кое-кто казнится, а те, что не казнятся, все-таки в глубине души понимают, что их пускают на порог только потому, что не догадываются, какая у чих совесть черная… Надо слушаться сердца, если оно чистое. А у тебя, дочка, сердце чистое. Хотя и трудно все это… Вы к нам не пойдете жить?
Лина покачала головой.
— Что ж, оставайтесь у Сисерки. Тебе, Валерий, надо бы в больницу. Ненадолго. Чтобы еще раз обследовали. Сделали бы, что нужно. Мы с Линой будем навещать тебя. А потом что-нибудь придумаем.
У меня есть план.
Молодые молчали. Но было видно, что они согласны с ним. По крайней мере Лина.
— А теперь все-таки сходим к нам. Надо вам взять кое-что на хозяйство. — Он помолчал, что-то обдумывая. — С Володей я поговорю.
— Нет, я сама,— решительно возразила Лина.
— Так пошли.
— Я не пойду,— сказала Лина.
— И натворишь глупостей,— сурово молвил Грек. — Если уж на то пошло… Матери сейчас нет дома.
Они обходили в разговоре болезнь Валерия, словно договорились заранее. И все трое чувствовали: страшное, неотвратимое висит над ними, а время летит, как выпушенная из лука стрела. Но это и сплело их, они ощутили между собой великую родственность, как близкие люди,.связанные общей судьбой. Валерий все время выпадал из их кольца, а они держали’ его, и он хватался за протяну гые руки, надеясь, что они все-таки спасут, без этого он погиб бы сразу.
Дома Лина ходила по комнатам, словно пришла сюда впервые. Сняла со стены фотографию, где они вдвоем с Зинкой, и сунула на дно чемодана, который укладывал Грек. Он словно бы знал еще о чем-то, словно бы готовился. Сама не зная зачем, Лина подошла к книжному шкафу, взяла потертый том , Большой Энциклопедии. Их — было у Грека только три, и Лина помнила их до последней странички.
— Когда в село вступили немцы, они выбросили из школы все книжки,— рассказывал Валерию Грек,— и я принес вот эти три книженции. Самые большие. И читал на протяжении всей войны, хотя почти ничего не понимал. Выучил наизусть.
