И не случайно он очутился у дверей, когда она выходила. Толпа стояла стеной, толпа напирала, хотя она уже и отсидела свое, испуганно прижимала к груди руки и шла как по скользкому льду, а два милиционера—старшина и младший сержднт,— гадливо искривив губы, плечами отстраняли людей, охра — . няя ее. Она ковыляла, маленькая, тусклая, как потрепанная бурями ворона, и неизвестно было, о чем она думает, почему шевелятся ее бескровные, с облинявшей помадой губы. Она шла, а Василь Федорович, видя, что уже нет времени, стал посреди асфальтовой дорожки, загородив ей путь.
— Простите,— решительно сказа п он. — Простите, но я хочу спросить: лично вас и коменданта возил мой отец, Федор Грек. Вы не можете не помнить его, потому что возил он вас до самой акции. Куда он подевался?
Карпийович растерянно подняла на него глаза, казалось, она не понимала, о чем спрашивает ее этот широкоплечий, слегка сутулый мужчина, а может быть, оторопела: он напомнил ей другого человека и другие дни; или раздумывала, чем может грозить ей ее ответ. Все эти годы она только и знала, что отвечала на вопросы, сотни, тысячи вопросов, заданных ей из ночного мрака, возможных и невозможных, выкручивалась, нащупывала, пыталась не ошибиться. Прошлое гналось за нею, глядело на нее изо всех углов.
— Вам все равно,—не удержался Грек.— А мне… ведь это мой отец.
— Его, он… — пергаментные губы перебирали слова, она все еще боялась о чем-то проговориться, но мужчина, который стоял перед нею, был такой тяжелый, такой незыблемый, что ей показалось: он никогда не сойдет с ее дороги, если она не скажет правды. — Его расстреляли,—• прошелестели сухие губы.
— За что?
— Он знал, что готовится акция. Немцы боялись, что он связан с подпольем. Возникло такое подозрение… Потом оно подтвердилось. И его… выззали в комендатуру и там же… А ночью тело бросили в подвал, в школу.
Василь Федорович застыл, тяжкий, как гора, как камень над кручей, ег.епив за спиной руки и е^це сильней ссутулив пле{ш. Один из милиционеров тронул его за рукав, он почему-то кивнул и отступил с дороги. Вокруг Василя Федоровича создалось молчаливое кольцо людей, а он никого не замечал, смотрел в землю, думал о своем.
