им называли внучек старые большевики и

Сев у окна, которое выходит на улицу, он старается не пропустить Лину. Мороз разрисовал стекла причудливыми папоротниками, виданными только в книжках тропическими растениями, он продышал в этих джунглях окошечко и следил за улицей. На яблоне напротив окна висела кормушка (наверно, от Зинкиных щедрот, а может, и Лининых), визле нее вились голодные птахи. С полдесягка синиц тюкали тонкими клювами в мерзлый кусок сала, потом прилетел воробей, толстый, нахальный, устроился везло харчей, хищно разинул крепкий клюв, и синицы, даром что разбойницы, порхали вокруг, жалобно и^ панически пищали, но подступиться к салу не смели. Налетали сверху, дрожали крылышками, угрожающе топорщили перья, но воробей был не из пугливых. Володя так засмотрелся, что не заметил — прихода Лины, и вскочил уже от стука дверей и от ее возгласа:

— Кавалерам привет!

Он не сиобразил в первый момент, о чем это она, и покраснел до ушей.

— А чего же не при параде? Я думала, ты засияешь на всю хату,— бросила ока, расхаживая босиком и заглядывая под стулья: разыскивала тапочки.

— Чу… Чего издеваешься?

— Тю, дурной,— удивилась девушка. — Я, если бы мне дали, так хоть первую неделю поносила бы.

Лина вошла в свою комнату, переоделась. Эта комната прямо снилась ему, казалась необыкновенной, хотя на самом деле все там обычное, из универмага и культмага, только на кровати горкой подушки: большая, поменьше, еще меньше и совсем маленькая.

И вот уже Лина вышла в синенькой кофточке, узкой тесной юбке, по-домашнему близкая, простая и обольстительная. Остановилась посреди комнаты, расчесывая волосы. Они у нее черные, как вороново крыло, и разделены строго на пробор, спадают на обе стороны блестящими крыльями, а сзади .схвачены заколками.

На белом экрчне окна четко рисовалась линия ее шеи, острая грудь и вся фигура, такая чистая. Такая манящая и недоступная, у него сердце замлело. Он не смел даже помыслить, что она может принадлежать ему. Только чувствовал, сколько значит для него одним тем. что живет на земле, что говорит с ним, иногда улыбается ему.

Потом Лина ужинала на кухне, а он ейдел и жддл Ее имя пело в нем, любимое имя — как запев в песне. Это имя было в их краю очень распространенным. Его завезли из далекой революционной Испании вместе с испанскими детьми, и сьмволи 1и-ровало оно тогда нечто героическое: девичью песню сквозь огонь и кровь… Им называли внучек старые большевики и партизаны гражданской войны, а потом— учителя и врачи своих детей, пока оно не стало обыкновенным. Самым обыкновенным длп всех, кроме Володи. Больше о Лине он ничего не знал. Хотя и жил по соседству. Знал еще, что она работает в звене лЬноводов, а сейчас, зимой, учетчицей на ферме и собирается поступать в педагогический институт на заочное. Но почему не поступала ни в прошлом, ни в позапрошлом году — не мог понять. Этого, наверно, не знал никто, кроме самой Лины и Василя Федоровича. Но, наверно, и она не смогла бы объяснить толком. Просто она очень уважала дядю,. хотела, чтобы и в мыслях никто не смог упрекнуть его, что чужих детей он агитирует оставаться в колхозе, а своих послал учиться Между ней и Василем Федоровичем об этом не было сказано ни слова, наооорот, тот говорил не раз, что именно ей надо учиться, а в душе был .безмерно благодарен ей, и это был один из тех мостиков, которые соединяли их, вносили в их жизнь какую-то добрую тайну.