Только значительно позже Дащенко догадался, что и эта поездка и этот костер не были случайными: тактичный и предусмотрительный Иван Иванович вводил их в новый круг взаимного доверия, дружбы, словно вскоре собирался покинуть их и хотел, чтобы они прониклись уважением друг к другу.
Трижды обошла круг медная, посеребренная чарочка, деревянные, собственного, Грекова, производства ложки исправно черпали из казанка, как и заведено в добром товариществе с давних пор Дащенко лакомился рыбой, Грек и Ратушный, как истые рыбаки,— наваром.
Василь Федорович отметил, что в Десне рыба перевелась, да и как ей не перевестись, когда летом на берегах народу — что кузнечиков в траве, а по фарватеру одна за другой прут моторные лодки и «ракеты», взбаламучивают воду, как в луже, малек бьется о берег и гибнет. Это его наблюдение. И негде рыбе нереститься, малые речки и ручейки попе-ресыхали, а болота и озера, из которых они когда-то брали начало, люди нарушили.
— Сдается, и вы распахали Твани? — заметил Дащенко.
— Приложил руку. Выполнил указание. Каюсь. Дурной был.
— А какие там зеленя! — словно бы не слышал его Дащенко. Как-то я проезжал мимо. Скольких людей накормили Твани.
— Сколько ни корми, а все будет мало.
— А что же там росло? Осока. Цветочки мелкие, белые, а под ними неверная топь. Куличок или водяная курочка пробежит…
— Вот-вот, куличок, курочка. Им надо тоже где-то бегать. Природа и их сотворила, не только нас. Без них белый свет не свет. Я эти болотца помню с малолетства. Все помню. И даже беленькие цветочки. И не только я… Возле них выросли мои предки. Наши, сулацкие. Где-то тут ходил оратай с сохою.
В его голове что-то круглилось, росло, но он не мог до конца это осмыслить и потому выражался непривычно и даже выспренне.
— Жаль, конечно, что мы не сберегли соху того оратая. Можно было бь1 пахать ею землю и сегодня,— подтрунивал Дащенко.
— Неверно, тут дело в другом,— осторожно вмешался Ратушный. — Минувшее, память о нем, даже кое-какие не совсем нужные рудименты входят в будущее и как бы скрепляют его. То, что мы сейчас отрываем — иногда легко, иногда с кровью,— тоже когда-то было передовым будущим или просто сутью тех, чья кровь шумит в наших жилах. Это одна бесконечная нить, которую мы не можем оборвать, хотя было бы безумием и повернуть назад.
— Назад — да,— сказал Грек. — Но, может, пора оглядеться? Чтобы не затоптать окончательно то, что осталось.
— Смотреть под ноги надо, но останавливаться мы не можем,— снова мягко возразил Ратушный,— Это не от нас зависит. Если бы даже и захотели.
— В нас есть нечто… Ученые называют это упрощенно — любознательностью,— прикурил сигарету от головни Дащенко.
— Так, может, зануздать ее,— буркнул Грек — Хоть на время. Уже есть атомная бомба — и речкн взбаламученные. Механтропа вон клепают. Такого, чтобы думал за нас.
— Может быть, до него и не дойдет, а сам человек усовершенствуется,— сказал Дащенко и лег навзничь, подложив под голову руки. — Бессмертие откроют.